Рассказ Рахнаварда Зарьяба «Курица, которая умерла»

В яр­ком со­звез­дии ли­те­ра­тур Вос­то­ка до­стой­ное мес­то за­ни­ма­ет древ­няя муд­рая ли­те­ра­ту­ра Аф­га­нис­та­на. Со­вре­мен­ный чи­та­тель и по­ны­не вы­со­ко це­нит пат­ри­о­ти­чес­кие чер­ты в твор­чест­ве та­ких пред­ста­ви­те­лей клас­си­чес­кой по­э­зии XVII-XVIII ве­ков, ка­ки­ми бы­ли Хуш­халь-хан Ха­так (1613-1691), Аб­дур­рах­ман (1632-1708), Аб­дул­ха­мид (1660-1732) и ос­но­ва­тель аф­ган­ско­го го­су­дар­ст­ва Ах­мад-шах Ду­ра­ни (1712-1773). Нам близ­ки и по­нят­ны граж­дан­ские и ан­ти­ко­ло­ни­аль­ные мо­ти­вы в про­из­ве­де­ни­ях вы­да­ю­щих­ся мас­те­ров ли­те­ра­ту­ры на­ча­ла ХХ ве­ка: Мах­му­да Тар­зи (1867-1935), Гу­ла­ма Му­хид­ди­на Аф­га­на (1891-1921), Са­ли­ха Му­хам­ма­да (1888-1961), Аб­ду­ла­ли Мус­таг­ни (1876-1934), Гуль Па­ча Ульфа­та (1909-1977) и дру­гих. Что­бы чи­та­тель оце­нил по до­сто­ин­ст­ву ре­а­лис­тич­ность и кра­со­ту со­вре­мен­ной аф­ган­ской про­зы мы пред­ла­га­ем чи­та­те­лю рас­сказ Рах­на­вар­да Зарь­я­ба «Ку­ри­ца, ко­то­рая умер­ла».

***

Ку­ри­ца, ко­то­рая умер­ла

Ку­ри­ца си­де­ла на яй­цах, и как толь­ко услы­ша­ла, что ста­рик под­ни­ма­ет­ся  по де­ре­вян­ным сту­пень­кам, за­кры­ла гла­за и на­хох­ли­лась. С над­мен­ным ви­дом она жда­ла, что ста­рик, как обыч­но, по­дой­дет и ска­жет с усмеш­кой:

— Ну, ста­руш­ка, ког­да на­ко­нец вы­лу­пят­ся твои цып­ля­та?!

Но ста­рик по­че­му-то про­шел из се­ней пря­мо в ком­на­ту, сгор­бив­шись, ед­ва во­ло­ча но­ги. Он за­жег ке­ро­си­но­вую лам­пу и как был в одеж­де рас­тя­нул­ся на по­сте­ли. Ку­ри­ца слы­ша­ла, как он сто­нет, и от­кры­ла гла­за. Сла­бый свет ке­ро­си­но­вой лам­пы про­ни­кал че­рез от­кры­тую дверь в се­ни и, ка­за­лось, до­но­сил сто­ны ста­ри­ка, ис­че­зав­шие в тем­но­те. Ку­ри­це ка­за­лось, что зву­ки эти вспы­хи­ва­ли и за­ми­ра­ли в такт ко­ле­ба­ни­ям пла­ме­ни в лам­пе. Пла­мя под­ни­ма­лось и тут же опа­да­ло, гро­зя со­всем по­гас­нуть.

— Ах, что за мир! – про­вор­ча­ла ку­ри­ца.

И сно­ва ста­ла ду­мать про яй­ца, на ко­то­рых си­де­ла, рас­пу­шив перья. Мно­го дней вы­си­жи­ва­ла она яй­ца, со­гре­вая их сво­им те­лом. Шесть штук. Шесть бе­лых хо­ро­шень­ких яичек. Ког­да же на­ко­нец из них вы­лу­пят­ся та­кие же хо­ро­шень­кие цып­ля­та?

— Те­перь уже не­дол­го, — шеп­та­ла она. – Со­всем не­дол­го.

Сла­бые сто­ны, ко­то­рые до­но­сил свет лам­пы, на­пом­ни­ли ей о ста­ри­ке.

— По­че­му он не раз­жи­га­ет ман­гал? – бурк­ну­ла ку­ри­ца.

Обыч­но, воз­вра­ща­ясь ве­че­ра­ми до­мой, ста­рик раз­жи­гал в се­нях ман­гал и уса­жи­вал­ся по­бли­же к ог­ню, бро­сал на уго­лек ка­ты­шек чар­са и лю­бил на­блю­дать как огонь мед­лен­но по­жи­ра­ет дро­ва, пре­вра­щая их в чер­ную зо­лу.

Пос­ле дол­гих раз­ду­мий ста­рик при­сло­нял­ся к сте­не и, ус­та­вив­шись в по­то­лок, шум­но взды­хал:

— О, эта дунья…

Тя­же­ло под­няв­шись, ста­рик на­ли­вал ку­ри­це во­ды, сы­пал зер­на и при­го­ва­ри­вал:

— Вот, ста­руш­ка, под­кре­пись, а то ведь про­го­ло­да­лась.

По­том он шел в ком­на­ту, ло­жил­ся в по­стель и, за­крыв гла­за, ус­та­ло го­во­рил:

— А те­перь да­вай спать, ста­руш­ка. Спо­кой­ной но­чи…

Про­сы­пал­ся он в пло­хом на­стро­е­нии и на весь день ухо­дил из до­му.

*** 

Од­наж­ды ве­че­ром ста­рик вер­нул­ся в мрач­ном рас­по­ло­же­нии ду­ха. Та­ким ку­ри­ца его ни­ког­да не ви­де­ла. Он сел воз­ле ман­га­ла, и по ще­кам по­ка­ти­лись сле­зы. У ку­ри­цы сжа­лось серд­це. Она во­об­ще жа­ле­ла ста­ри­ка.

Дол­го он так си­дел, не вы­ти­рая слез. А ку­ри­ца на не­го смот­ре­ла. За­тем он, как обыч­но, сел у кост­ра, за­каш­лял­ся, и, гля­дя на ку­ри­цу крас­ны­ми, вос­па­лен­ны­ми гла­за­ми, про­го­во­рил:

— Нет гор­ше этой дуньи, ста­руш­ка… — и ти­хо за­пла­кал.

Ку­ри­це ста­ло не по се­бе. Но­ги об­во­ла­ки­ва­ла ват­ная ус­та­лость. Воз­дух во­круг ста­но­вил­ся вяз­ким и ося­за­емым. Ей ка­за­лось, что если она рас­пра­вит крылья и по­пы­та­ет­ся ими взмах­нуть, что они увяз­нут в гус­том воз­ду­хе, а зем­ля уплы­вет из-под ног. Все пред­ме­ты ле­та­ли над го­ло­вой.

— Ста­руш­ка, за­чем толь­ко мы при­хо­дим в этот мир? Ра­ди че­го жи­вем?

Ста­рик с си­лой уда­рил се­бя ку­ла­ком в грудь.

— Од­наж­ды вот здесь ра­зо­рвет­ся… — крик­нул он, — от бо­ли и тос­ки…

Гла­за его сно­ва на­пол­ни­лись сле­за­ми.

— Для че­го я жи­ву? Ска­жи ты мне, для че­го? Что­бы крив­лять­ся и сме­шить лю­дей на ба­за­ре? – Как всег­да, он при­сло­нил­ся к сте­не. – О, этот под­лый, низ­кий мир…

Он смот­рел в по­лу­зак­ры­тые гла­за ку­ри­цы.

— А что ты де­ла­ешь це­лы­ми дня­ми, ког­да ме­ня нет? Ведь не слад­ко те­бе в оди­но­чест­ве?

Ста­рик по­мол­чал.

— Лад­но, что-ни­будь при­ду­ма­ем.

На сле­ду­ю­щий день ста­рик при­нес шесть бе­лых, кра­си­вых яичек, по­ка­зал ку­ри­це и ска­зал:

— Ну, ста­руш­ка, гля­ди, что я те­бе при­нес! Ско­ро ты у ме­ня бу­дешь с цып­ля­та­ми гу­лять по дво­ру. Це­лых шесть штук. А они бу­дут бе­гать и пи­щать. Вот так… – и ста­рик за­бе­гал по се­ням, изо­бра­жая цып­лят. – А если рас­ша­лят­ся или на­бе­до­ку­рят, ты им всыпь хо­ро­шень­ко. Яс­но?.. – и он сер­ди­то за­кло­ко­тал сво­им стар­чес­ким го­ло­сом, за­тряс го­ло­вой и ве­се­ло про­из­нес: — Ага, вот здесь бу­дут бе­гать цып­ля­та, ма­лень­кие пис­ку­ны. Я за ни­ми, а они от ме­ня. Из уг­ла в угол. – Ста­рик за­се­ме­нил, по­том встал на чет­ве­рень­ки и, ра­ду­ясь как ре­бе­нок, с хо­хо­том про­полз от сте­ны к сте­не.

За­пы­хав­шись, под­нял­ся и сел воз­ле ман­га­ла и ус­та­вил­ся в по­то­лок. По­си­дел, тя­же­ло вздох­нул, ушел в ком­на­ту и, за­дув лам­пу, ска­зал:

— Ну, а те­перь да­вай спать, ста­руш­ка. Спо­кой­ной но­чи.

Про­шло три дня. Ку­ри­цей ов­ла­де­ло не­ве­до­мое ей до той по­ры бес­по­кой­ст­во. Она хо­ди­ла по се­ням и вор­ча­ла слов­но жа­ло­ва­лась. Ста­рик вы­шел во двор и вер­нул­ся с охап­кой со­ло­мы. Рас­сте­лил ее в уг­лу се­ней, при­го­ва­ри­вая:

— Ну вот, ста­руш­ка, са­ма чув­ст­ву­ешь, что вре­мя твое по­до­шло. – Ку­ри­ца се­ла на яй­ца.

С тех пор, воз­вра­ща­ясь до­мой, ста­рик под­хо­дил к ку­ри­це, спра­ши­вал:

— Ну как, ста­руш­ка? Ког­да на­ко­нец твои ма­лы­ши по­явят­ся на свет?

Ку­ри­ца что-то вор­ча­ла в от­вет, и ста­рик от­хо­дил, из­ви­ня­ясь:

— Лад­но, лад­но, не сер­ди­тесь, не бу­ду те­бе ме­шать.

Те­перь ку­ри­це до­ста­ва­лись са­мые слад­кие крош­ки. Она поч­ти не дви­га­лась и не мог­ла вво­лю по­есть и по­пить. А ста­рик, ког­да она вста­ла с гнез­да, с неж­ностью смот­рел на шесть яичек и го­во­рил:

— Ты уж, ста­руш­ка, по­ста­рай­ся, что­бы они по­ско­рее вы­ве­лись, — и шел раз­во­дить в ман­га­ле огонь.

***

«По­че­му он не не­сет мне по­есть? – ду­ма­ла ку­ри­ца. За­кло­ко­та­ла вор­ч­ли­во, но ста­рик не при­шел. Ку­ри­ца с ут­ра ни­че­го не ела и про­го­ло­да­лась. Да­же го­ло­ва ста­ла кру­жить­ся. – И ог­ня не раз­во­дит», — рас­сер­ди­лась ку­ри­ца, по­чув­ст­во­вав се­бя оскор­блен­ной от­то­го, что ее за­бы­ли, и ре­ши­ла си­деть на гнез­де, не вста­вая. В кон­це кон­цов ее смо­рил сон. Про­снув­шись сре­ди но­чи, она уви­де­ла в при­от­кры­тую дверь сла­бый свет ке­ро­си­но­вой лам­пы. Сто­нов не бы­ло слыш­но. Ку­ри­ца сно­ва за­кры­ла гла­за.

Про­сну­лась, ког­да уже со­всем рас­све­ло, но не дви­га­лась с ме­с­та, в ожи­да­нии ста­ри­ка. А он все не вста­вал со сво­е­го ле­жа­ка. Тог­да ку­ри­ца ос­то­рож­но под­ня­лась на но­ги и за­ко­вы­ля­ла к ком­на­те. Лам­па по-преж­не­му го­ре­ла. Ку­ри­ца с тру­дом взле­те­ла на ле­жак и уви­де­ла, что гла­за у ста­ри­ка от­кры­ты, но зрач­ки не­по­движ­но за­сты­ли, как буд­то ма­то­вой плен­кой за­тя­ну­ло преж­ний жи­вой блеск. Ку­ри­ца клю­ну­ла его в лоб. Ста­рик не по­ше­ве­лил­ся.

«По­че­му он не хо­чет вста­вать», — по­ду­ма­ла ку­ри­ца и взо­бра­лась ста­ри­ку на грудь. Ей при­пом­ни­лось, как он уда­рил в это мес­то ку­ла­ком и с го­речью ска­зал: «Од­наж­ды вот здесь ра­зо­рвет­ся… От бо­ли и тос­ки…» А те­перь его грудь бы­ла хо­лод­ной и не­по­движ­ной.

Ку­ри­ца за­ко­вы­ля­ла по те­лу ста­ри­ка и по­чув­ст­во­ва­ла, до че­го он ху­дой и кост­ля­вый. Ос­та­но­ви­лась воз­ле тор­ча­щих из-под шта­нин бо­сых ног. Го­лод да­вал се­бя знать. Она по­бро­ди­ла по ком­на­те в по­ис­ках че­го-ни­будь съест­но­го. Ни­че­го не бы­ло, ни крош­ки. Пе­ред гла­за­ми по­плы­ли чер­ные кру­ги. Она вер­ну­лась в се­ни. Дверь на­ру­жу бы­ла за­пер­та. Го­лод сво­им хо­лод­ным ды­ха­ни­ем все сме­лее стал про­би­рать­ся к ней под перья.

«А если ста­рик так и не вста­нет?» — по­ду­ма­ла ку­ри­ца и сно­ва от­пра­ви­лась на по­ис­ки. Ни кап­ли во­ды, ни еди­но­го зер­ныш­ка. Го­лод гро­зил ли­шить ее по­след­них сил. Вор­ча, ку­ри­ца опять по­шла в ком­на­ту. Рот у ста­ри­ка был по­лу­от­крыт, гла­за устрем­ле­ны в по­то­лок. Так он обыч­но си­дел у ман­га­ла, ког­да смот­рел на го­ря­щие дро­ва.

Ку­ри­ца ос­та­но­ви­лась и жда­ла, что ста­рик сей­час вдох­нет на нее дым. Но тот не ше­ве­лил­ся. Ку­ри­ца вер­ну­лась в се­ни, се­ла на яй­ца и за­кры­ла гла­за.

Про­сну­лась она уже ве­че­ром. Лам­па по-преж­не­му го­ре­ла. Ку­ри­це ка­за­лось, что ста­рик толь­ко сей­час вер­нул­ся до­мой, и она по­шла в ком­на­ту. Но ста­рик ле­жал так же, как ут­ром, с по­лу­от­кры­тым ртом, устре­мив гла­за в по­то­лок. Ку­ри­це ста­ло страш­но. Она не­сколь­ко раз при­ни­ма­лась гром­ко вор­чать, но ста­рик не ше­ве­лил­ся. Тог­да она взо­бра­лась на ле­жак. От на­пря­же­нии у ку­ри­цы да­же в гла­зах по­тем­не­ло. Она клю­ну­ла ста­ри­ка в лоб, про­шла по его те­лу. Все бес­по­лез­но.

Вер­нув­шись в се­ни, она по­смот­ре­ла на яй­ца в гнез­де. Сколь­ко дней она от­да­ва­ла им свое теп­ло! «Еще день и вы­лу­пят­ся цып­ля­та».

— А что я им ска­жу? – про­вор­ча­ла она, сно­ва са­дясь на со­ло­му, где ле­жа­ли все шесть яичек.

Про­сну­лась она, ког­да бы­ло со­всем свет­ло. Из ком­на­ты ста­ри­ка шел ка­кой-то не­зна­ко­мый за­пах. Ку­ри­ца по­шла ту­да, но там ни­че­го не из­ме­ни­лось. Ке­ро­си­но­вая лам­па с чер­ным от ко­по­ти стек­лом сто­я­ла на том же мес­те, но в ней боль­ше не тре­пе­тал язы­чок пла­ме­ни.

Ку­ри­ца вско­чи­ла на под­окон­ник. Сквозь гряз­ное стек­ло бы­ла вид­на ули­ца, там иг­ра­ли де­ти. Ку­ри­ца уда­ри­ла клю­вом по стек­лу. Де­ти за­ме­ти­ли ее и при­ня­лись сме­ять­ся, по­ка­зы­вая на нее паль­ца­ми.

«Что их на­сме­ши­ло?» — по­ду­ма­ла ку­ри­ца, спрыг­нув с под­окон­ни­ка. Вер­нув­шись в се­ни, она по­смот­ре­ла на ле­жа­щие в со­ло­мен­ном гнез­де яй­ца и ей по­ка­за­лось, что они чуть-чуть ше­ве­лят­ся.

         — Нет, нет! – вы­рва­лось у нее, и она по­спеш­но ото­шла от гнез­да и вер­ну­лась в ком­на­ту. Прыг­ну­ла на ле­жак, за­тем сно­ва на под­окон­ник, на по­те­ху де­тям, ко­то­рые ста­ли еще гром­че сме­ять­ся.

         Ку­ри­ца воз­му­ти­лась:

         — Раз­ве они не ви­дят, что я вза­пер­ти и не мо­гу вы­брать­ся!

         Она по­смот­ре­ла на ста­ри­ка, и ей вспом­ни­лись его сло­ва: «О, этот низ­кий, под­лый мир!» Ку­ри­ца про­шла в се­ни, но по­ня­ла, что и от­сю­да ей не вы­брать­ся.

         «За­чем толь­ко мы при­хо­дим в этот мир, — вспом­ни­лись ей сло­ва ста­ри­ка. — Ра­ди че­го жи­вем?»

         Она по­до­шла к гнез­ду. Цып­ля­та пы­та­лись вы­рвать­ся из скор­лу­пы на­ру­жу.

         «За­чем при­хо­дить в этот мир? – по­ду­ма­ла ку­ри­ца. – Ос­та­вай­тесь луч­ше в скор­лу­пе». И она не ста­ла са­дить­ся на яй­ца. У нее не бы­ло боль­ше теп­ла. Ку­ри­ца опус­ти­лась на пол и за­ва­ли­лась на бок, под­мяв кры­ло. За­про­ки­ну­ла го­ло­ву. По­смот­ре­ла на сте­ны, дверь. Ей по­ка­за­лось, что уже су­мер­ки. Сте­ны на­сту­па­ли все бли­же, ку­по­лом со­мкнув­шись над го­ло­вой. И ку­ри­ца по­чув­ст­во­ва­ла се­бя за­то­чен­ной в скор­лу­пе, ко­то­рую она бы­ла не в си­лах раз­бить так же, как и цып­ля­та. Ей по­чу­дил­ся глу­хой го­лос ста­ри­ка: «О, этот низ­кий, под­лый мир…»

         Ку­ри­це по­ме­ре­щил­ся дым от кост­ра. Она пы­та­лась его вдох­нуть, но тут ей сно­ва по­слы­шал­ся го­лос ста­ри­ка: «А те­перь да­вай спать, ста­руш­ка. Спо­кой­ной но­чи…»

         Ку­ри­ца за­кры­ла гла­за и, вы­тя­нув шею, за­сты­ла ря­дом с гнез­дом.